Неточные совпадения
Перебирать все эти пухленькие ножки, натягивая на них чулочки, брать
в руки и окунать эти голенькие
тельца и слышать то радостные, то испуганные визги; видеть эти задыхающиеся,
с открытыми, испуганными и веселыми глазами, лица, этих брызгающихся своих херувимчиков, было для нее большое наслаждение.
— Пусти, пусти, поди! — заговорила она и вошла
в высокую дверь. Направо от двери стояла кровать, и на кровати сидел, поднявшись, мальчик
в одной расстегнутой рубашечке и, перегнувшись
тельцем, потягиваясь, доканчивал зевок.
В ту минуту, как губы его сходились вместе, они сложились
в блаженно-сонную улыбку, и
с этою улыбкой он опять медленно и сладко повалился назад.
Один момент — и детская душа улетела бы из маленького
тельца, как легкий вздох, но
в эту самую минуту за избушкой раздался отчаянный, нечеловеческий крик. Макар бросился из избушки, как был без шапки. Саженях
в двадцати от избушки,
в мелкой березовой поросли копошились
в снегу три человеческих фигуры. Подбежав к ним, Макар увидел, как солдат Артем одною рукой старался оттащить голосившую Аграфену
с лежавшего ничком
в снегу Кирилла, а другою рукой ощупывал убитого, отыскивая что-то еще на теплом трупе.
— Взять их! — вдруг крикнул священник, останавливаясь посреди церкви. Риза исчезла
с него, на лице появились седые, строгие усы. Все бросились бежать, и дьякон побежал, швырнув кадило
в сторону, схватившись руками за голову, точно хохол. Мать уронила ребенка на пол, под ноги людей, они обегали его стороной, боязливо оглядываясь на голое
тельце, а она встала на колени и кричала им...
Каждый раз, придя к своим друзьям, я замечал, что Маруся все больше хиреет. Теперь она совсем уже не выходила на воздух, и серый камень — темное, молчаливое чудовище подземелья — продолжал без перерывов свою ужасную работу, высасывая жизнь из маленького
тельца. Девочка теперь большую часть времени проводила
в постели, и мы
с Валеком истощали все усилия, чтобы развлечь ее и позабавить, чтобы вызвать тихие переливы ее слабого смеха.
— Вот-с, имеем честь рекомендовать — крестничек! каков
телец упитанный! Ну, сказывай же его высокоблагородию, как ты
в архиереи попал?
Отправился
с визитом к своему попу. Добрейший Михаил Сидорович, или отец Михаил, — скромнейший человек и запивушка, которого дядя мой, князь Одоленский, скончавшийся
в схиме, заставлял когда-то хоронить его борзых собак и поклоняться золотому
тельцу, — уже не живет. Вместо него священствует сын его, отец Иван. Я знал его еще семинаристом, когда он, бывало, приходил во флигель к покойной матушке Христа славить, а теперь он уж лет десять на месте и бородой по самые глаза зарос — настоящий Атта Троль.
— Прежде всего-с — к-ха! — начал Елпидифор Мартыныч. — Осмотрим Николая Григорьича… Теплота
в тельце умеренная, пупок хорош, а это что глазки ваши вы так держите?.. Не угодно ли вам их открыть?.. — И Елпидифор Мартыныч дотронулся легонько пальцем до горлышка ребенка, и тот при этом сейчас же открыл на него свои большие черные глаза.
Она раскрыла девочку. Голенькое
тельце было усеяно не хуже, чем небо
в застывшую морозную ночь.
С ног до головы сидела пятнами розеола и мокнущие папулы. Ванька вздумал отбиваться и выть. Пришел Демьян Лукич и мне помог…
День, торжественный день рождения Клары Олсуфьевны, единородной дочери статского советника Берендеева,
в óно время благодетеля господина Голядкина, — день, ознаменовавшийся блистательным, великолепным званым обедом, таким обедом, какого давно не видали
в стенах чиновничьих квартир у Измайловского моста и около, — обедом, который походил более на какой-то пир вальтасаровский, чем на обед, — который отзывался чем-то вавилонским
в отношении блеска, роскоши и приличия
с шампанским-клико,
с устрицами и плодами Елисеева и Милютиных лавок, со всякими упитанными
тельцами и чиновною табелью о рангах, — этот торжественный день, ознаменовавшийся таким торжественным обедом, заключился блистательным балом, семейным, маленьким, родственным балом, но все-таки блистательным
в отношении вкуса, образованности и приличия.
«Стану я, раб божий (имя рек), благословясь и пойду перекрестясь во сине море; на синем море лежит бел горюч камень, на этом камне стоит божий престол, на этом престоле сидит пресвятая матерь,
в белых рученьках держит белого лебедя, обрывает, общипывает у лебедя белое перо; как отскакнуло, отпрыгнуло белое перо, так отскокните, отпрыгните, отпряните от раба божия (имя рек), родимые огневицы и родимые горячки,
с буйной головушки,
с ясных очей,
с черных бровей,
с белого
тельца,
с ретивого сердца,
с черной
с печени,
с белого легкого,
с рученек,
с ноженек.
С ним сделали всё, что могли, но истощённое, худое
тельце некрепко держало
в себе жизнь, и вечером Орлов нёс его на носилках
в мертвецкую. Нёс и чувствовал себя так, точно его обидели.
— Да где они, где? —
с жаром возразила Манефа. — Укажи, назови хоть одного. Нынче, друг мой Василий Борисыч, ревностных-то по бозе людей мало — шатость по народу пошла… Не Богу, мамоне всяк больше служит, не о душе, о кармане больше радеют… Воистину, как древле Израиль
в Синайской пустыне — «Сотвориша
тельца из злата литого и рекоша: сей есть Бог».
В показании же хозяйкином значилось, что «Семен-от Иванович, млад-голубчик, согрей его душеньку, гноил у ней угол два десятка лет, стыда не имея, ибо не только все время земного жития своего постоянно и
с упорством чуждался носков, платков и других подобных предметов, но даже сама Устинья Федоровна собственными глазами видела,
с помощию ветхости ширм, что ему, голубчику, нечем было подчас своего белого
тельца прикрыть».
«Христос, Первосвященник будущих благ… не
с кровью козлов и
тельцов, но со Своею Кровию однажды вошел
в святилище и приобрел вечное искупление.
В самом деле, ребенок поплатился только смятым платьем да растрепанными волосами, но
с испугу дрожал, бился и трепетал всем
тельцем, ровно голубок, попавший
в силки. Девочка не могла идти, а мать не
в силах была поднять ее.
«Дарья Александровна ничем так не наслаждалась, как этим купаньем со всеми детьми. Перебирать все эти пухленькие ножки, натягивать на них чулочки, брать
в руки и окунать эти голенькие
тельца и слышать то радостные, то испуганные визги, видеть эти задыхающиеся,
с открытыми, испуганными веселыми глазами лица этих брызгающихся своих херувимчиков было для нее большое наслаждение.
Так подействовали на них усталость, теплота камина и манипуляции немой,
с которых они долго не сводили глаз. Глухонемая как будто ждала этого и, по-видимому, очень обрадовалась; не нарушая покоя спящих, она без малейшего шума приподнялась на ноги, распустила свое платье; тщательно уложила за ним вдоль своего слабого
тельца то, что скрывала, и, приведя себя снова
в порядок, свернулась и уснула на ковре у ног генеральши.
Она была очень хорошенькая. Представьте себе длинное гибкое
тельце, покрытое золотистой шерстью, посреди которой вдоль спины шла
в виде ленты узкая длинная полоса. Умные зеленые глазки
с поминутно расширяющимися зрачками и круглая мордочка, из которой временами высовывался острый, как жало, розовый язычок. Самое имя её, Милка, как нельзя более подходило к хорошенькому зверьку.
Почувствовав себя на суше, вороненок разом пришел
в себя. Он начал
с того, что встряхнулся всем своим маленьким
тельцем со слипшимися перышками, сквозь которые просвечивала кожа, и потом снова заковылял по столу.
Юрику не пришлось докончить своей фразы. Дверь
с шумом отворилась, и
в комнату вошли дети: Сережа, Бобка и Мая
с Митькой во главе. На руках Митьки билось и трепетало маленькое окровавленное
тельце попугая со свернутой набок и бессильно повисшей хохлатой головкой.
Вбегаю по лестнице, хватаюсь за ручку двери… Вижу странную картину: Чахов склонился над маленькой кроваткой и что-то делает
с багровым
тельцем… Что — не понимаю, потому что туман слепит мне глаза. Подхожу без мысли, без дыхания,
с замершим сердцем и, впившись затуманенными глазами
в лицо доктора, говорю сдавленно...
Минкина несколько секунд осталась стоять на коленях среди комнаты; затем встала и тихо,
с опущенною головою, вышла из комнаты. На пороге она полуобернулась и бросила на графиню злобный торжествующий взгляд. Последняя его не заметила: она лежала ничком на кровати, уткнувшись лицом
в подушки, и беззвучно рыдала, о чем издали красноречиво свидетельствовало конвульсивно приподымавшееся ее худенькое
тельце.
Она непрестанно ласкала и покрывала поцелуями это маленькое розовое
тельце, издававшее тот чудный аромат, который присущ только одним детям и который можно найти
в пухе птенцов.
С неземным упоением слушала молодая мать звонкий смех ребенка, рассыпавшийся, подобно жемчужному каскаду, дивными серебристыми нотами.
— Уж такая она нежная да субтильная, — затараторила Фекла. — Ножки и ручки тоненькие-претоненькие! Хорошенькие, голубые глазки… Она будет белокурая —
в мать…
С какою жадностью она сосет грудь, видимо, норовит отъесться — войти
в тельце… Что-то
с ней будет, бедняжкой?
Любовь к князю, проснувшаяся ревность еще более усилились —
в молодой девушке заговорила страсть. Последняя часто клокочет там, где менее всего ее можно ожидать, —
в этих худеньких, хрупких
тельцах. По переезде
в Баратово Капочка
с еще большим рвением стала продолжать свои лихорадочные наблюдения.
Александра Яковлевна только что встала, и
в утреннем негляже казалась утопающей
в волнах тончайшего батиста и дорогих кружев, сквозь которые
в подобающих местах просвечивало ее выхоленное, атласное, розовое
тельце.
С тех пор как мы покинули ее
в Шестово, она пополнела и посвежела, красивое личико приобрело выражение большей самоуверенности и даже игривого нахальства. Она сидела, грациозно откинувшись на спинку chaise-longue и капризно играла миниатюрными ножками, обутыми
в шитые золотом китайские туфельки.
Долго еще бедная мать сидела перед ним, не спуская глаз
с безжизненного, вытянувшегося
тельца, как бы все ожидая, что оно пошевелится, и лишь когда убедилась
в роковой истине, она осторожно оделась, будто боясь потревожить ее вечный сон, тихо отворила дверь и вышла.
В ответ на это от Вишневского следовали комплименты жене,
с повторением полного доверия к ее вкусу, и затем Степан Иванович вскоре возвращался под семейный кров. Его ждали, разумеется, тимпаны и лики, ласки и восклицания, и
телец упитанный, и все, все, что было нужно, чтобы сделать его счастливым, как он желал и как это могла устроить его нежная-пренежная жена, которая имела несчастие из живой и очень милой женщины стать „навек не человек“.
Глупые слезы тоски и беспредметной обиды задрожали
в груди. Марина закусила губу, плечи ее задергались. Остро, остро, почти чувственно милы ей были эти полные ручки
с ямками на локтях, у запястий перетянутые глубокими складками, и все это маленькое прелестное
тельце. Как будто глаза какие-то у ней раскрылись: что-то особенное было перед нею, необычайное и несравненно милое.
По обычаям, у нас существовавшим, все это ничего не значило, — и так как самого интролигатора
с его наемщиком не было
в Киеве, а его мальчик был уже привезен и завтра назначен к осмотру, то было ясно, что если он окажется здоров и
тельцем крепок, то мы его «по наружному виду» пострижем и пустим
в ход.
— Ну, мой милый, — шутливо сказал князь Василий, — скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного
тельца. — Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер
с бешенством
в лице, которое напоминало его отца, не глядя
в глаза собеседнику, проговорил шопотом...
Из оцинкованного корыта шел теплый пар. Алевтина Петровна раскладывала на столике мыло, кокосовую мочалу, коробочку
с присыпкой. Распеленали ребенка. Стали мерить градусником воду. Голый мальчишка лежал поперек кровати, дергал ногами и заливался старчески-шамкающим плачем. Мать,
с засученными рукавами, подняла его, голенького, положила над корытом так, что все
тельце лежало на ее белой мягкой ладони, и погрузила
в воду.
Минута была отчаянная. Но выросший
в близкой дружбе
с природой, мальчик оказался гораздо сильнее, чем предполагал его пестун. Упав
в воду, он торопливо заработал ручонками и поплыл к противоположному берегу. Пенистые брызги били вокруг его во все стороны целыми фонтанами и совсем скрывали его маленькое
тельце от глаз Константина Ионыча.